— Вы поможете мне погонять овец,— сказал пастух и открыл ворота овчарни.

Мы загрузили трупы дагонцев в кузов грузовика, а потом долго пытались разобраться в управлении. Через четверть часа нам это удалось, и даже на спущенных колесах газогенераторное чудище докатило до ближайшего ущелья и рухнуло вниз.

А потом мы помогали погонять овец, и черта с два кто-то смог бы различить за отпечатками сотен копыт следы каучуковых протекторов или яловых сапог.

Костер полыхал в небольшой расщелине, на вертеле жарился ягненок. Пастух поворачивал его то так, то сяк и поливал вином из фляги. Ароматный дым поднимался в ночные небеса.

Овец мы заперли в узкой и глубокой балке, горловины которой перегораживали плетеные заборчики. Это была одна из пастушьих стоянок, старик вел нас сюда целенаправленно.

— Масса, почему вы нам помогаете? — спросил вдруг Тесфайе.

Дед по своему обыкновению почесал затылок:

— Сложно сказать. Но — с вами мы договорились на восемьдесят пять, а с теми — невозможно было договориться. Я ненавижу всех людей одинаково, но дела иметь предпочитаю с теми, с кем можно договариваться. С вами можно иметь дело, пусть вы и очень странная компания, и явно затеяли недоброе...

— Но война... — начал было Кузьма, но был прерван на полуслове.

— Война, война... Плевал я на войну. Война — это помешательство. Она закончится, и вот потом я очень пригожусь — со своими овечками и своими товарами. Закончится стрельба, рассеется пороховая гарь — и что останется? Взорванные мосты, истоптанные поля, вырезанный скот и потопленные корабли. Тогда придет осознание, что всё, за что вы сражались — не стоит и выеденного яйца!

— А что — стоит? — впервые за долгое время Арис решил принять участие в беседе.

— Что? Овечки — стоят. Теплый очаг — стоит. Вот такой клозет, который я видал в Коломахе, в котором дерьмо водичкой смывается — вот это всё дорогого стоит! А флаги, речи, марши и вувузелы — это всё не стоит. Верно я говорю? — он испытующе вперился в меня взглядом своих глубоко посаженных глаз.

— Может, и верно, — сказал я. — А может, и нет.

XX КАТАСТРОФА

Снизу ничего такого видно не было. Или построили этот объект недавно, после того приснопамятного побега из Дагона в прошлое свое посещение? Я снова потянулся за биноклем.

Прямо над эстакадой, шагах в пятидесяти от обрыва, располагалось капитальное кирпичное здание с башенкой. На крыше этой башенки красовалась разлапистая антенна радиопередатчика. Окрестная территория была огорожена забором из колючей проволоки, вдоль которой ходил патруль. Не кирасиры — обычные солдатики в Бог весть как сидящей форме.

— Винтовки держат, как корова весло, — сказал Кузьма.

Я задумался над аллегорией. На кой черт корове весло? А потом мысли перетекли в практическую плоскость. Если быть честным перед собой, мне казалось, что самое сложное в дагонской операции — это взобраться на гребень Хребтины и установить ультралиддит в ключевых точках. Кузьма уже показал себя в качестве умелого взрывника, да и Арис в этом вопросе, несомненно, обладал некоторыми навыками. Взорвать кусок скалы, чтобы он сполз на эстакаду, закупорил Бутылочное горлышко, остановив сообщение между двумя частями Дагона — приморской и промышленной.

Такая диверсия стала бы здоровенной свиньей для армии Федерации. Поставки из Дагона замедлились бы, если бы не прекратились совсем на несколько недель! А тут — нате, не обляпайтесь. Военный аванпост, передатчик, колючая проволока, взвод (или больше?) солдат...

— Что делаем, командыр? — подполз ко мне Эшмуназар, — Давай ночью патруль зарэжу, гранатами казармы забросаем, и всё — Баал с ними.

— Тебе бы всё "зарэжу"! Отходить как будем? Помереть во имя великой цели — это любой дурак сможет, — буркнул в ответ я, — Продолжаем наблюдение. Должны же их как-то сменять? Или там, подвозить воду, в конце концов...

Мы рассредоточились по окрестным скалам, укрываясь за камнями. Было жарко, земля нагрелась, солнце светило в самое темечко — не спасали даже головные уборы. Вода во флягах быстро закончилась. Чертов пастух уже увел свое стадо в неизвестном направлении — у него наверняка где-то была запасная берлога. Этот удивительный старик умудрялся находить источники воды в самых, казалось бы, безжизненных местах: под камешком, в углублении скалы, тонкой трещине...

Федералисты такой магией не обладали. Патруль то и дело заглядывал под навес — к жестяному баку с краном. Лениво полоскался на горячем ветру ультрамариновый флаг с золотым солнцем, от раскаленного металла крыши поднималась вверх знойная зыбь.

Казалось, во рту у меня — такая же горячая, сухая, шершавая окалина. Пить хотелось неимоверно. Пот заливал глаза, камни впивались в тело, портупея натирала кожу. Я всей душой ненавидел жару и терпеть не мог засады! Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем что-то изменилось в этом пекле. Или — несколько минут?

Послышалось какое-то гнусавое пение, потом — цоканье копыт, пофыркивание и скрип ржавых осей телеги. Водовоз двигался вверх по проложенной по склону Хребтины извилистой дороге медленно и неспешно. Огромная деревянная бочка возвышалась у него за спиной, в одной руке сей доблестный водитель кобылы держал большой зонтик, в другой — поводья, а в третье... Третьей руки у него не было, а потому оплетенную лозой бутыль он сжимал коленями и через вставленную в горлышко сосуда соломинку потягивал оттуда некую жидкость. Хорошо устроился, а?

В какой-то момент я зверски ему позавидовал а потом с тревогой оглядел парней — как бы не сорвались в психическую атаку! Бутыль у него... Зонтик! И шляпа-канапе. Кузьма и в ус не дул, преторианец — он и есть преторианец. Тесфайе чуть приподнялся, облизал губы — и спрятался обратно за камень. Арис явно страдал — но как обычно не подавал виду. А хитрый финикиец и вовсе неплохо себя чувствовал — он тягал из кармана штанов ярко-оранжевый урюк, один за другим, и закидывал себе в рот, таким образом перебивая жажду. Вот ведь!

Патрульные оживились при виде водовоза, один из них убежал внутрь здания, второй остановился потрепаться с возницей. Я дал отмашку — и мы единым порывом длинной перебежкой приблизились к колючей проволоке практически вплотную, и вжались в горячую землю. Теперь мы могли слышать разговоры дагонцев, в деталях наблюдать, как они перекачивают воду из бочки в жестяной бак.

— Полтора за бутыль молодого, — сказал водовоз, — Вечерком расслабитесь.

— Да что такое бутыль-то на восьмерых? — возмутился солдат, — Давай три! Вот Улле отстучит в Зурбаган, и мы расслабимся. Поуп тут на заднем дворе растит пару кустиков такого чудного зелья... А ребята с нижнего поста обещали нам свистнуть, если майор с проверкой решит заехать!

— Оно ему надо — на такой-то жаре? — фыркнул возница, — Хочешь три бутыли — будет тебе три, погоди!

Он отодвинул верхнюю доску облучка телеги, и из-под нее на свет Божий появились точно такие же оплетенные стеклянные сосуды, как и тот, из которого охлаждался он сам.

— Раз, два, три... С вас — пять.

— Как — пять? — удивился солдат, — Говорили же — по полтора за бутыль!

— Полушка за доставку.

Я присмотрелся к лицу возницы. Может, они с пастухом — братья? Но вообще — ситуация вырисовывалась обнадеживающая. Осталось дождаться, пока этот чертов Улле сядет за телеграфный ключ. Оставалось вариться заживо на этих клятых камнях и ждать.

Они нажрались как свиньи. Наверное, вино было крепленым, или жара так действовала — но до того момента, как из дверей появился один из давешних караульных и нарыгал дальше, чем видел, прошло каких-то пара часов. Слышались пьяные речи и попытки петь, и звон посуды. Пахло кислым вином и сладковатым дымом — наверное, от листьев тех самых кустиков.

Увидев всё это, я просто сунул руку за пазуху, нащупал мистически-прохладный металл заветной трубочки и решительно встал с камней. Тело отозвалось болью, соратники — недоуменными взглядами.